Творчество наших читателей

КУСОЧКИ СЕРДЦА

Давно уже стал замечать старик, что голова у него в районе лба и переносицы побаливает, особенно перед дождём или снегом. Да и в ясную погоду никакого спасения. К глазам не притронешься. Налились, словно каменные. Снова, будто очнувшись от более чем полувекового забвения, в его воспалённом мозгу тревожно загудели колокола разорённой Лопуховской церкви. Но не громко и радостно, как при Пасхальном перезвоне — бом-бом-бом… Весело и звонко! А настороженно как-то и глухо. Настойчиво и безрадостно. Бом! Синхронно с биением его сердца. Бум! А потом гул такой… Словно каждый колокол размером в полнеба.  Жена ворчит: «Иди в больницу! Глаукомы ещё нам не хватало!» И слова-то какие знает, удивился про себя старик. Глаукома! Да сама ты — глаукома! Сказать-то просто, а когда по больницам таскаться? Картошку за нас кто копать будет? Уж так ему ехать не хотелось, так не хотелось…

И как старик не кочевряжился, жена победила. Побрился,  перед потрескавшимся зеркалом повертелся. Реденькие волосёнки на голове жениным гребешком пригладил. «Шипром» побрызгался. Надел новое исподнее, костюмчик посвежее, паспорт во внутренний карман положил и на пуговичку застегнул. Деньги, почти всю совместную заначку на чёрный день, выгреб. И если бы жена не посмотрела, так и уехал бы в город с этикеткой на кальсонах.

Целый день прогоняли старика по кабинетам. То в одну больницу пошлют, то в другую. То один бесплатный анализ, то другой, теперь уже платный, требуют. Выяснилось, что один глаз у него ещё некоторое время потерпит, если постоянно капли от глазного давления закапывать, другой нужно оперировать срочно. Уже ближе к вечеру, до поезда три часа оставалось, впору ни с чем возвращаться, оказался он в приёмном отделении стационара глазной больницы. Ложись, говорят,  дедушка, и наслаждайся жизнью. Это ему ложиться и жизнью наслаждаться? В гробу належится! Недолго ждать осталось! Им бы его заботы! Но никто в его положение входить не хочет: нет никому дела до его сильно прихварывающей в последнее время жены,  некормленных коровы и лошадёнки, борова, никого, кроме него, к себе не подпускающего. Наконец, дежурный врач, молодой, но уже сильно бородатый и наглый здоровяк, странно так, словно чего опасаясь, побегал маленькими, глубоко посаженными голубенькими глазками туда-сюда, туда-сюда и предложил сделать экстренную операцию. Выкладывай, мол, три тысячи — и дело в шляпе. Если поторопишься, ещё и на свой пригородный успеешь! Автобусная остановка прямо под окнами больницы. Это если хочется в автобусе потолкаться. А не хочется, можно и пешком. До вокзала минут сорок быстрой ходьбы. И чего докторишка опасался! Деньги у старика кровные, не ворованные. Олигарх он, что ли! Полгода с пенсии откладывал.

Надели на ноги старика какие-то полиэтиленовые мешки с резинками, правильно, бахилы, и уложили на операционный стол. Прямо в ботинках. А ещё говорят, что городские на чистоте помешаны! Что с его глазами делали, старик с перепугу не понял. Помнил только, как очень больные уколы прямо в глаз делали и ярким светом светили. Копошились, словно искали там чего.  Да и ещё доктор два раза к настежь раскрытому окну подходил, чтобы покурить. И зачем городским курить-то, в самом деле,  думал старик,  в раскрытое окно с улицы гарью и бензином прёт, не продохнуть. То ли дело у них в Лопуховке! Воздух самой, что есть, правильной консистенции и душевной приятности.

Подававшая доктору инструменты и при этом о чём-то своём вяло рассказывающая пухленькая сестричка, облачённая в бесформенные штаны, сильно смахивающие на комбинезон, который ему во время работы комбайнёром выдавали, только другого цвета и карманов поменьше, в то время, когда доктор перекуривал, пила кофе. Старик его отродясь не любил. Он дремал и даже со стола свалиться не боялся. Далеко за семьдесят ему, а спит, это уже по рассказам жены, словно дитя малое. Не всхрапнёт, лишний раз не повернётся.

Управились, как и обещал доктор, вовремя. Старик успел не только к поезду, но ещё и «Примы» купил целую авоську. В поселковый магазин её давно не завозили. Конечно же, и про жену не забыл. Купил ей новый полушалок и коробку шоколадных конфет. Пусть порадуется. Бабы, словно дети малые. Приедешь без гостинца, губы подожмёт. Про Дуську, его давнюю зазнобу, вспомнит: «Чо же это ты к Дуське-то своей не заехал? Соскучился, поди!» И далась ей эта Дуська! Лет двадцать как с мужиком своим в город уехала. Может, и в живых давно нет. Ан нет, чуть что не так, вспоминает! Однако правильно жена говорила, без приключений у него никак. Вот-вот объявят посадку, а ему больная собачонка под ноги подвернулась. Лохматенькая такая, рыженькая. Мордочка, словно у лисички. Ушки торчком. А глаза большие, умные. Лежит в скверике, скулит, бедненькая. А передняя лапка у неё, по всей видимости, перебита. И никому до её страданий дела нет.

Провожая его, доктор упаковку бинтов, вроде бы как на сдачу, дал, чтобы он, если что, глаза чистыми промокал. А какого рожна теперь с ним и его глазами сделается? Отломил старик от ближайшего куста ветку. Не то, чтобы толстую, и не то, чтобы тонкую. В общем, в самый раз. Разломил пополам и прибинтовал к сломанной собачьей лапе. Сначала хотел оставить — вдруг хозяин объявится. А потом махнул рукой — какой там хозяин! Разве в такой сутолоке найдёшь? Взял собаку с собой. Успел везде: глаза ему починили и к поезду не опоздал. И про гостинцы не забыл. Попутка до села словно его поджидала. Ужинал дома. И только тогда понял — как же он всё-таки проголодался!

Да, вот ещё что. Старик не любил собак. И была эта нелюбовь давней и, чего уж скрывать, обоюдной. Лет этак за десять до начала войны во время очередного набега на колхозную бахчу куцехвостый кобель сторожа не только оставил его без последних штанов, но и своими зубами на его тощей заднице, словно в приходном ордере, расписался. А может, и в расходном. Старик по причине своей малограмотности в таких сложностях плохо разбирался. Какая уж тут взаимная любовь после этого! Тут надо вспомнить и ещё одно обстоятельство. Во время войны дело было. Однако не любил старик на эту тему особо распространяться. Как вспомнит, так слёзы на глаза наворачиваются. Появились тогда на их участке фронта необычные хвостатые бойцы. Были, правда, и куцехвостые, как его давний клыкастый обидчик. Привязывают к собачьим спинам взрывчатку и — вперёд, под танки! А они, только что в глаза своему инструктору доверчиво заглядывающие, бегут и никакого внимания на разрывы и пули не обращают. В общем, один конец у собаки. Или от пули, или под танком, как их инструктор, в конце концов, сделал, обвязавшись гранатами и бросившись под танк, когда его питомцев фрицы поубивали… Но это война. А в размеренной гражданской жизни, как в военных (ядерных) взаимоотношениях СССР, а позднее и России,  с прочим недружественным миром, старался поддерживать с собаками стойкий паритет. Больно уж ему слово «паритет» нравилось. Некоторое время он его чуть ли не в каждый серьёзный разговор вставлял. Плохо только мужиков в Лопуховке почти не осталось. А с бабами разве про «паритеты» поговоришь? Но это так, к слову. Больно-то с его хозяйством не разговоришься. Какой только живности у них с женой в подворье не было: корова с телёнком, овцы, гуси, куры…. Когда разрешили держать лошадей, появилась приземистая и мосластая каурая лошадёнка. Когда покупал у татар, порекомендовали её как «монголку». Покупай, говорят, она хоть и маленькая, зато ест мало, а сколько не наложишь в телегу, упрёт, не сомневайся! Старик послушался и нисколько потом не жалел. Ко двору лошадёнка пришлась. Старовата, правда, но на его век хватит. А вот собак до последнего времени не было.

Подвести природный газ к Лопуховке обещали ещё в конце восьмидесятых. С помпой начавшееся строительство в скором времени сошло на нет. Дело дошло до смешного. До Филицатовки, в которой уже не осталось жителей, труб, денег и желания строить хватило. И  дальше парочку километров осилили. Жители Лопуховки даже первое время похаживали за околицу, чтобы посмотреть, как в их печи «рвётся» голубое топливо. Но не шибко здорово оно, видимо, рвалось. Через парочку-троечку лет и дивиться в Лопуховке некому стало. Кто в город к детям уехал, а кого на погост отнесли. Старик относился к разряду самых стойких. Уезжать из села категорически отказался. Своих детей им с Нинкой Господь не дал, а ехать, куда ни попадя, на старости лет не хотелось.

Свет в Лопуховке последнее время повадились дело  не в дело по нескольку раз на дню отключать. Так что горяченького чайку из электрического самовара лишний раз не попьёшь. Привёз старик со станции несколько баллонов с газом, чтобы на всю зиму с запасом хватило. Собственноручно разобрал котёл, установленный в печи в ожидании природного газа. Каменный уголь по нынешним временам не купишь. А припасённые заранее дрова быстро закончились. Еле-еле до конца зимы дотянули. Даже баню топили раз в месяц — дрова экономили. При таком раскладе и завшиветь недолго.

И как только отлютовали крещенские морозы с метелями, стал собираться в лес. Там по осени присмотрел делянку с поваленными, но не вывезенными деревьями. Заберёт несколько стволов: кому на ум придёт, что это он своевольничал?

Проснулся старик, как и всегда, затемно и долго лежал, размышляя по поводу увиденного во сне. Заходит, значит, к ним в дом почтальонша Танька. Красивая такая, молодая, справная. На дворе не май месяц, а она в лёгонькой кофточке, юбочке чуть ниже колен и туфельках на каблучках. Моднючая, боевая. Не баба, огонь. Они с женой её как увидели,  обомлели. Ты чего это, Татьяна? Тебя же лет двадцать, как на погост отнесли. Да и почту твою давно ликвидировали. А тебе всё неймётся, корреспонденции разносишь. Почтальонша во все свои припухлые щёчки с ямочками улыбается и говорит: «Да, вот, весточка у меня для вас очень уж приятная, распишитесь». А сама путёвку им из собеса показывает. Награждают, мол, вас за долгое совместное проживание путёвкой на Чёрное море. В самый большой приморский санаторий. Говорит она, а у него море перед глазами плещется. Точно такое же, как по телевизору видел. Жалко только, цветного они с Нинкой так и не купили. Тогда уж точно бы знал, какое оно на самом деле, море, в цвете и бескрайности. Пока с женой удаче радовались и предстоящую поездку планировали, почтальонша со своей корреспонденцией  куда-то подевалась, словно в воздухе растаяла. Впору испугаться. Но старик привык во всем полагаться на жену. И раз уж Нинка не проявляет никакого беспокойства по поводу давно умершей, но каким-то образом вновь объявившейся почтальонши, ему-то чего волноваться!

Однако разлёживаться некогда. Жену будить не стал. Уж больно сладко спит. Не успел освободиться от одеяла и опустить ноги на пол, собака, лежавшая под кроватью, пулей бросилась к входной двери. Умная, зараза! И какая  чистоплотная! Пока не встанут, не шелохнётся. А когда спать укладывается, подстилку сама поправляет. Словно понимает чего. После того как лапка  у неё зажила, хотел он её на улице в конуру определить. А она домой просится. Чего с неё возьмёшь — городская.

Первым делом принёс сена кормилице своей корове. Налил в бодягу воды. Видя, как она жадно принялась за питьё, подумал: «Хорошо, колодец под боком. В родник зимой не находишься. Корова у нас вроде бы как в декрете, днями отелится. Теперь за ней глаз и глаз. Как бы телёнка не проглядеть». Заглянул в стойло к лошади, которая не доела заданного с вечера сена и овса. Словно интеллигентка какая, модничает, продолжал размышлять старик, выщипывает. Каждую травиночку обнюхивает. Каждому цветочку радуется. Корова похватала, как с потравы, вечно ей мало, и порядок: лежит, пережёвывает. Вроде бы и одно слово, скотина, а жизненный уклад у каждой животины свой. Напоил и лошадь. Прямо в сарае надел хомут и седёлку. Шлею под хвост заправил. Ржаным хлебом с солью угостил. За ушком почесал. Всё у него под рукой. Во всём у него порядок. Живи и радуйся! Изба тёплая, светлая и просторная. Стены срубовые, оштукатуренные с двух сторон. Сараи добротные, полы дубовые. Потолком и через окошки не стынет. На чердаке сено хранится, а окошки подогнаны так, что комару носа не протиснуть. Утеплённые двери на покупных петлях, а не на кусках автомобильных покрышек, как у некоторых. Поэтому и скотина у него зимой не мёрзнет и не болеет. Всё сам, всё своими руками! И не то чтобы сильно, так, в лёгкую погордился. Ай, да старик! Ай, да молодец! Повезло всё-таки его Нинке. А ещё выходить за него не хотела! Росточком, видите ли, не вышел! Про то, что она его и кривоногим, кроме всего прочего, называла, вспоминать не стал. Зато сама же говорила, что  характер у него добрый и отходчивый. А какой он работящий...

И как старик не таился, жена всё равно проснулась. Любимую его кашку манную, словно дитю малому, на цельном молоке сварила. Сливочного масла набузовала так, словно оно своё, а не покупное. Свежего чаю налила. А вот намёка в виде вопрошающего взгляда не поняла и за заветной чекушкой в шкафчик не полезла. Старик про существование бутылочки отлично знал. Но чтобы без разрешения?! Никогда! За порядком в их доме наблюдает жена. И раз уж она считает, что расслабляться перед поездкой не стоит, значит, не стоит. Напоследок принёс охапку дров из сараюшки, чтобы жена лишний раз на мороз не выскакивала, свою спинку с застаревшим «прострелом» не студила.

Запряг старик лошадёнку в дровни. Собачонку кликнул — пусть побегает, за мышами погоняется, порадуется — и отправился в лес. Сушняка там за последние годы скопилось... Возить, не перевозить. Несмотря на недавние снегопады, дорога накатана. Видно, про делянку хорошо знали и другие. Пока грузил заранее поваленные и распиленные по размеру саней деревья, запрел. Раньше угомону не знал, а теперь тяжеловато. Тем более в одиночку. В очередной раз пожалел о том, что не послушал жену и не купил у цыган бензопилу. Почти задарма ведь отдавали. И совсем не насторожило старика яростное стрекотание сороки. Подумал, что сам же её и растревожил. Бухает своим топором. На всю ивановскую слышно. Того и гляди, лесник заинтересуется. Хотя какие лесники в Лопуховском лесу! Да и стрекотала сорока не рядом с делянкой, а немного в стороне, ближе к заросшему кустарником оврагу, одним краем упиравшемуся в дорогу. Черёмухи здесь, как нигде, много. Соловьи в этом овраге гнездиться любят. И что интересно, только черёмуха весной зацветёт, только соловьи рассвистятся — жди заморозков. Укрывай огурцы с помидорами. Прогноз точнее, чем в метеоцентре. Как всё в природе взаимосвязано! Чуть потеплеет — и всё листвой покрывается. Леса зверьём кишат. Откуда чего берётся. А приморозит немного — и листвы как не бывало. И зверье по норам давно уже попряталось, продолжал размышлять старик, не обращая внимания на то, что делает это вслух. Яркое зимнее солнце не грело, как ни старалось. Приутихший, было, морозец час от часу крепчал. Весело потрескивали деревья. Шерсть и грива лошадёнки покрывалась густым инеем. Из её рта и ноздрей густо валил пар. Нужно было ехать домой. Сорока продолжала стрекотать.

Владимир Рогожкин

Окончание читайте в следующем номере.