Литературный клуб «Родник»
Предлагаем Вашему вниманию рассказ начинающего автора Анны Косаревской. Анна – психолог по образованию, активист местной организации ВОС города Майкоп. Публиковалась в литературном журнале «Вайнах» (город Грозный), журнале ВОС «Наша жизнь».
Анна Косаревская
АРИАДНА
Я всегда гордилась тем, что я гречанка. Хотя в нашем маленьком городке это не было диковинкой – здесь исстари жили многие народы. Морские волны приносили их с дальних берегов на торговых судах всех времен... Так когда-то появились здесь и мои предки. От них мне достался гордый профиль и любовь к самому синему в мире морю. Оно шумело и пело под моими окнами. Каждое утро я выбегала к нему, протягивая руки плещущейся бирюзе... Море приветливо ложилось в мои ладони, пенные барашки кошачьей тягучей лаской щекотали пальцы. Так начинался мой день.
Костик безумно ревновал меня к морю. Я лишь смеялась в ответ – мол, сердце мое уже занято, и ничего тут не поделаешь. Мы садились в моторку и плыли за Дельфинью скалу, в давно облюбованное нами укромное местечко. Там можно было целоваться до зеленых чертей в глазах, а можно было нырнуть в теплую воду и наблюдать за рыбами. Толстые, ленивые, они совсем не боялись нас, разве только не позволяли дергать себя за хвост. Потом мы грелись на прожаренных солнцем камнях.
«Как называется этот остров?» - однажды спросила я Костю. Хотя место это и островом-то трудно было назвать – так, несколько гранитных валунов (у нас их зовут «бараньи лбы»), затерянных в синей глади. «Не знаю», - он перевернулся, равномерно распределяя загар по телу. Впрочем, он и так уже был весь коричневый от солнечных поцелуев. Тоненький, как ящерица, и глаза – зеленого ящеричного цвета.
- Я сегодня добрый, и на правах морского короля предоставляю этот остров со всеми его ракушками и крабами в полное твое владение. И ты, как нынешняя его владелица, должна, нет, просто обязана дать ему имя!
Так у меня появился свой личный остров. Костя тоже допускался на него... в качестве моего пажа и носильщика корзинки с продуктами. Но острову я так и не дала названия...
А лето текло стремительной песочной струйкой, уходя в вечность. Была уже середина августа. Листья на деревьях скручивались от немыслимой жары, трава приобрела соломенный цвет. Иногда становилось грустно от осознания скорого приближения осени… Опять нужно будет ходить в школу, разбираться в дебрях «точных» наук. Из всех уроков я любила лишь литературу и историю – и то, и другое давалось мне легко. С воодушевлением представляла я себе тургеневских девушек, первый бал Наташи Ростовой… Очень любила древние легенды и предания разных народов, в особенности, конечно, греческие… Но все эти алгебра, геометрия, физика… Ужас! Хорошо Косте – он поступил в университет и осенью поедет учиться в Москву… Уже довольно скоро…
Однажды я сидела на берегу и болтала со знакомыми рыбаками. Они частенько приносили мне разные диковинки, попавшие в сети – морских звезд, крохотных черепашат (большие обычно отправлялись в суп), старинные бутылки. Иногда со мной делились и уловом – рыбой и крабами. Но я не могла их есть – это все равно, что кушать собственную родню. Я выпускала рыбину в большой таз и наблюдала, как она тихонько шевелит плавниками. Потом приходила мама и устраивала мне выволочку. Она-то не страдала от угрызений совести, варя уху... И мне приходилось быстренько убегать со своей рыбкой на берег, чтобы там выпустить ее в родную стихию.
Но на этот раз подарком мне была вовсе не рыба... Митька, здоровенный веснушчатый рыбак, что вечно строил мне глазки, подошел, спрятав руки за спину: «В правой или в левой? Если не угадаешь, с тебя поцелуй!». Естественно, я промахнулась. Эх, назавтра мальчишки, что вечно крутятся около рыбаков, растрезвонят об этом по всему городку, и Костя будет ходить, надувши губы. Ну и ладно. Мне нравилось, когда он злился – это так смешно выглядело...
Мимолетное прикосновение к заросшей Митькиной щеке – и вот я уже уцепилась за его кулак, бульдожьей хваткой облапив мозолистую ладонь.
- Это разве поцелуй? Так нечестно... Больше подарков не получишь!
«Не очень-то и хотелось!» - меня меньше всего интересовали Митькины душевные терзания, я уже неслась по пляжу в сторону волнолома. Там, в тишине и гордом одиночестве, можно было рассмотреть честно заработанный приз. Поначалу мне показалось, что это просто красивый камешек… Обкатанный волнами, потемневший за годы пребывания в воде кусочек гранита… Нет, не камень! Ощупью, подушечками пальцев я почувствовала узор, выбитый безвестным мастером. В руках моих была камея! Тонкий женский лик, окруженный волнами-волосами. Чем-то похожий на меня...
Дома я не стала рассказывать про подарок. Да мои камешки, бутылочки, ракушки никогда никому и не были интересны…
Я спала, положив камею под подушку. Ничего не снилось, помню только шепот морских глубин, как в большой раковине.
Утром стукнули в окошко. Из зарослей крыжовника на меня смотрело сердитое Костино лицо: «Ну что, королева прибоя? Каковы на вкус рыбачьи поцелуи?» Я лишь хохотала в ответ.
«Смотри, что у меня есть!» - Косте одному можно было показать мое маленькое сокровище.
- О!.. А я где-то уже такое видел…
И мы пошли к нему домой – листать старые, дедовские еще альбомы по искусству. Пухлые пыльные фолианты лежали на самом верху книжного шкафа, и я встала на стул, чтобы дотянуться до них. Стульчик тоже был допотопным, и, конечно же, не выдержал веса стопки книг в моих руках. Полет мой длился недолго – Костины руки подхватили, удержали. «Ты чего?.. Я так испугался!» - так и застыл он, боясь выпустить меня, словно нет уже под ногами моими твердого пола. И позабылся и приставучий Митька, и вечные мои к Косте придирки... И блаженство охватило всю мою сущность, хотелось навечно задержаться в этом одурманивающем мгновенье счастья.
Камею мы все-таки опознали. Безымянный греческий мастер, третий век нашей эры. Такая же была выставлена в краевом музее. Меня, конечно, огорчило то, что «моя» морская девушка не была единственной и неповторимой, но зато теперь я знала ее имя.
Ариадна, дочь критского царя. Та самая – из легенды про Тесея.
Даже Костя признал наше с ней сходство: «Только она каменная, а ты живая, хоть и противная. Попробуй еще раз к рыбакам подойти!.. И сама получишь, и этот Митька твой!» Я представила рядом худенького, хрупкого Костика и похожего на шифоньер Митьку… Приступ смеха скрючил меня, опрокинул на разбросанные по комнате книги.
«Ты совсем дурочка, да?» - Костя непонимающе смотрел на меня.
- Ага, а ты до сих пор не догадывался о таких свойствах моей личности?
- Скоро отец придет, личность. Давай книги убирать, ибо за них нам с тобой ого-го как попадет.
А следующей ночью были сны… Я видела во сне ее – Ариадну! Стройное девичье тело в волнах… Она смотрела в небо широко распахнутыми глазами. Ни звука из плотно сомкнутых губ, лишь все тот же нескончаемый шелест волн...
Мой остров встретил меня привычно-ласковым запахом водорослей. Моторка мягко ткнулась носом в песчаную отмель. Мы были здесь вдвоем – я и камея. Не хотелось никого сегодня видеть, даже прилипчивый Костик не смог увязаться за мной.
Одинокая чайка ходила по мокрому песку, оставляя паутинку следов. «Ты ешь рыбу, ты плохая птица! Уходи отсюда!» - сказала я ей. Чайка обиженно хлопнула крыльями и растворилась в небесной сини.
Я легла на волны, как та девушка из сна. Что она чувствовала тогда, преданная любимым человеком, брошенная фанатиками в морскую пучину? Царевна-молчальница...
Вода обнимала меня. Так хорошо, наверное, бывает только в материнской утробе. Когда ты еще очень маленький и не знаешь горестей этого большого и злого мира.
Войдя в роль эмбриона, я свернулась калачиком на берегу на прихваченном из дому полотенце… и не заметила, как заснула.
На этот раз Ариадна не молчала, она звала кого-то, и эхо от крика разбивалось о мертвые, бездушные скалы.
Я проснулась, но голос ее продолжал звучать внутри меня. Камея… Где камея?.. Кусочек мрамора затерялся в недрах сумки… Вот, наконец, она в моих руках... Лицо царевны смотрело на меня – мраморное, холодное, неживое. У моего видения были другие черты – не такие правильные. Более вздернутый нос, пухлые, еще детские губы... Я решительно сунула камею обратно в сумку и двинулась к берегу.
А на берегу меня ждала изумительная сцена. Покинутые мною Костик и Митька объединились в общем горе. Утешением им стала бутылка из запасов Костиного отца. Продукт был произведен местными бабушками и отличался убойной силой. Вот и мальчиков моих разобрало так, что ни в сказке сказать... Они сидели на бревнышке под навесом и пели песню. Слов я так и не поняла, но произведение явно было печальным. Особенно старался Костя. Рулады его распугали всех окрестных котов, что обычно бродили по берегу в поисках поживы.
На Митьку-то мне было наплевать, не маленький уже, а вот за Костика влетит от его матушки... Пришлось тащить его к себе домой, ставить под холодный душ…
Занимаясь приведением непутевого дружка в чувство, я даже позабыла как-то о случившемся на острове. Только вечером, уже лежа в кровати, я закрыла глаза и...
На этот раз она стояла на песке. Глаза – карие, огромные. Солнце запуталось в растрепанных волосах.
- Мне холодно ТАМ...
- Зачем ты зовешь меня? Я могу тебе помочь?
- Ты нашла меня, ты слышишь мою душу... Ты моя сестра!
- Я люблю море… А ты умерла в нем…
- Я умерла на далеком острове… Он звался Наксосом. На нем росла кипарисовая роща, там стоял оракул… Они убили меня...
- Тебя отдали в супруги морскому царю Посейдону.
«Нет никакого морского царя! Есть только морское дно. Там темно и одиноко. Там нет Его... Но Боги покарали его за предательство. Он погиб в морской пучине, как и я!» - и улыбка скользнула по ее лицу – бесовская, жестокая. Она стояла, не шевелясь, похожая на античные статуи…
Я потом долго смотрелась в зеркало. У меня ведь тоже карие глаза...
Похмельный Костик требовал сочувствия и поддержки. Выхлебав прямо из банки пол-литра рассола, он окинул кухню мутным взором: «А чего-нибудь поесть найдется? Мамка в деревню укатила, мы с отцом теперь живем на подножном корму...». И с моего молчаливого согласия он принялся уничтожать содержимое холодильника. При его габаритах сушеной селедки совершенно непонятно было, куда все это вмещается. Я глядела на него и удивлялась собственному спокойствию. Где же мое вечное желание съязвить, повоспитывать этого недотепу? Внутри была необъяснимая пустота, будто из меня вытащили все эмоции и набили вместо них ватой, как плюшевого кролика...
Насытившись, мой ненаглядный возжелал ласки. Придвинувшись ко мне вместе с табуреткой, он задышал в мое ухо: «Хорошая моя девочка, ты ведь не обижаешься из-за вчерашнего? А Митька знает место, где водятся белые дельфины. Там остров, который в сто раз лучше твоего – не голые скалы и песок, а самшитовый лес! Обещал показать… Поедем?»
Значит, Митька… Остров в сто раз лучше… Как Наксос?..
Костино прикосновение нестерпимо больно жгло мне плечо… «Не трогай меня!» - не сказала – прошипела я сквозь сдавленное судорогой горло. Голос застрял где-то в легких, вместе с вдохом. А выдохнуть уже не было сил...
...Скалы, песок. Легкое платье царевны колышется на ветру. Мужчина стоит рядом, держа узкую тонкую ладонь в своей руке. Он смотрит на восходящее солнце, что-то возбужденно говорит ей. Корабль в крохотной бухте поднимает паруса, рдеющие в малиновых рассветных лучах. Кипарисы – стройные, высокие – обнимают белокаменное круглое здание. Портики, колонны... Люди в длинных светлых одеждах. Они обступают мою царевну, заслоняя ее от взгляда мужчины... Она – пойманная в сети рыбка – бьется в этом кольце, кричит ему вслед... Треугольники парусов на фоне алого неба становятся все меньше, корабль продолжает свой путь к далекой родине. Солнце движется по небосклону, и розовый утренний туман сменяется ярко-синим полуднем...
Костино лицо было белее простыни. Перепуганный, ошарашенный, стоял он надо мной, тряс меня: «Что с тобой? Что?». А рядом с ним – моя царевна – полупрозрачная тень. Я знаю, что он ее не видит.
- Я уже скорую хотел вызывать!
Царевна молчит, лишь та же злая улыбка на устах.
- Костя, ты лучше уходи сейчас...
- Как это – уходи? Ты, может быть, больна опасной болезнью. Я не имею права покидать тебя в беде! - на Костю накатило ораторское вдохновение, он начал рассказывать о гонконгском гриппе, африканской чуме, желтой лихорадке... - Кто знает, какие пакости может принести контрабандный товар? Ты ела вчера что-нибудь такое... экзотическое?
- Заткнись и иди домой. Или к рыбакам – продолжать вчерашние посиделки. Куда хочешь – мне все равно! - я еле сдерживалась, чтобы не наорать на него.
- У тебя, видимо, окончательно съехала крыша! – выдохнул Костя.
У самой двери он обернулся: «Ты, это... прости меня, если чем обидел... Я сейчас пришлю кого-нибудь, а то загнешься тут от своей гордости!».
Хлопнула калитка. Я села на корточки, обняла себя руками за колени... Калитка вновь стукнула, послышались шаги. Соседка, баба Зина... Она, как заботливая квочка, принялась кружить надо мной. Чай с противной горькой травой, ледяной компресс на лоб, воняющая нашатырем ватка, чей запах должен был прочистить мне мозги...
Царевну я больше не видела, она исчезла вместе с Костей. Ушла в свою могилу на дне моря – тосковать и звать Его.
Потом пришла мама, и я – неожиданно для самой себя – положила голову ей на колени и расплакалась.
Я никогда не была плаксой, даже в детстве… У меня не было подруг, я с детства была окружена толпой мальчишек. Девчонки завидовали мне, не пускали в свой круг. И мне скоро стало наплевать на их секретики, птичью трескотню… Гораздо интереснее – нырять к затопленной близ Желтой отмели барже, или пускать змея, или, что совсем уже не по-девчоночьи – на спор прыгать с отвесной скалы вниз, в клокочущую пену... Рядом с друзьями-мальчишками особо не поплачешь, я старалась быть сильной. А маме… Маме было особо некогда слушать и радостные мои рассказы, и грустные…
Сейчас мама пыталась понять, что же со мной случилось, но я лишь лила слезы и толком ничего не могла объяснить… Как объяснить эту огромную жалость по единственной подруге?.. Сестре?.. Только что обретенной… Умершей многие столетия назад…
Сестра моя, каково это – спать тысячелетним сном? Я тоже – лишь снюсь тебе? Как мне унять твою печаль, успокоить бесприютную, блуждающую душу?
Ночью Ариадна рассказывала мне о своей жизни – о пронизанном солнцем Крите, о рано умершей матери, о ревниво опекавшем ее отце. Был пастух-мальчишка, что короновал ее венками из полевых цветов, были подруги – такие же затворницы дворцовых садов. А потом был Он... И вовсе не смертельные объятия чудовища ждали его в каменном переплетении коридоров и переходов... Она-то знала страшную тайну лабиринта царя Миноса. Жрецы с отравленными кинжалами уже поджидали безрассудного чужеземца... Новая жертва во славу священного критского быка не знала своей участи, и мирно похрапывала на расписанном лотосами ложе. И только ей, юной златокудрой царевне, под силу было спасти безумца...
Утром у меня поднялась температура, и мама отправила меня в больницу. Врач, добрый седой дядька, не нашел никаких отклонений, и сказал, что, видимо, случился обычный солнечный удар. Ага, у девчонки, выросшей близ моря! Бред, конечно, но я обрадовалась этому диагнозу – теперь можно было не выходить из дома, ссылаясь на опасный ультрафиолет. Мне сейчас никто не был нужен, хотелось побыть наедине с собой, разобраться в спутанном клубке мыслей. Расправить их в длинную прямую путеводную нить...
...Старый, почти позабытый обычай – сплетать две судьбы единой веревочкой. Суровая овечья шерсть – для простолюдинов, нежный шелк – для царей. Запястье к запястью, сердце к сердцу! Надежно, накрепко связать две души, чтобы ни люди, ни боги не могли вмешаться в скрепленный прочным узлом союз.
Золоченый шнур, что сдерживал уложенные в затейливую прическу локоны – это все, что нашлось у нее. Он, крепко спящий после обильного пира, не слышал ее шагов. А потом обнял во сне, не чуя – царевна это или служанка, возмечтавшая родить от героя сына... А когда понял, было уже поздно, темная ночь навеки соединила их...
Костя появился через несколько дней – помятый, всклокоченный... Видимо, он последовал моему совету и отправился к рыбакам – заливать горе. Впрочем, я не спрашивала, а он не спешил со мной откровенничать. Сказал только, что ему надо готовиться к отъезду, и времени на болтовню у него нет. «Если что – приходи, - он держался от меня на расстоянии, опасаясь нового взбрыка. –Я буду ждать – я жетерпеливый. Пойми, что никто другой твоего дурного характера просто не вынесет».
...Трирема, украшенная цветами и лавром, напрасно ждала своего хозяина-героя в Критском порту. Двое беглецов покинули остров на рассвете на купеческом судне, везущем товар в Горгиппию. Она отдала хозяину корабля все свои драгоценности – эмалевые браслеты, египетские перлы, золотые гребни. Все это было такой малой ценой за возможность спать на его груди... Три ночи она лежала в его объятиях, три дня дышала воздухом из его уст...
Теперь моя царевна была со мной всегда. Мне уже не приходилось закрывать глаза, чтобы ее увидеть. Мы говорили с ней подолгу – о море, о его холодной силе, об одиночестве. О любви... И пелена обманного мира постепенно спадала с моих глаз. Никому нельзя верить, даже тем, кто казался близким и родным – предать может каждый. Нужно захлопнуть душу, как кошелек, и закрыть ее на ключ. А ключ выбросить далеко... в морской отлив!
...Горгиппия встретила их неласково – мор свирепствовал на ее улицах. Команде запрещено было даже ступать на землю, пассажиры же сами были вольны выбирать – сойти на берег, в задыхающийся от болезни город или плыть обратно на Крит, где их ждала верная погибель.
Спасением показался им маленький, всеми забытый Наксос, где Он… оставил ее.
А потом Ариадну вел за руку замшелый седоволосый жрец. Куда – она не понимала, не хотела знать... Ей твердили про жертву, должную унять божий гнев, про искупление чьего-то греха...
Моросящий дождик размывал далекий горизонт в кисельную бахрому. Вымытая до иссиня-черного блеска галька поскрипывала под ногами, приятно щекоча мне босые ноги. Где твои боги-небожители, царевна? Они ушли, растворились в пространстве, стали серой капельной взвесью, застилающей небосклон. Они превратились в дождь...
- Эй, ты что здесь делаешь? - Митька, надежно укрытый от влаги клетчатым зонтом, шел ко мне из глубины лабиринта рыбачьих сараев. – Сидит себе, мокнет... Совсем с ума сошла!
- Тебе-то что? - огрызнулась я. - Иди себе дальше, не приставай к девушке. Нет настроения с тобою ссориться!
- А я, между прочим, тебя искал. По делу. Важному очень.
«И какая такая надобность возникла? Рак на горе свистнул, петух яйцо снес?» – я нарочно отвечала как можно грубее – может, Митька быстрее уйдет. Так не хотелось отвлекаться на мелочи… Гармония и спокойствие царили сегодня в моей душе. Небо и море сливались в единое целое, обволакивали меня защитным коконом. Меня и мою царевну...
Митька, однако, и не думал уходить, а присел на скамейку рядом со мной, заслоняя и меня от дождя своим зонтом: «Не надо беситься, выслушай меня! Костя уезжает. Он хочет тебе кое-что сказать...». «А самому ему слабо было прийти?» - теперь я уже действительно начинала злиться. Глупые, трусливые мальчишки – как же они любят прятаться за чужую спину! Но Митька опять не обратил внимания на мои грубости, а попросту взял за руку и потащил на вокзал.
Нас встретила обычная вокзальная сутолока – тетки с пирожками, подвыпившие командировочные мужички, разыскивающая потерянного пассажира кассирша. И Костя... Он стоял под козырьком перрона, опираясь на выщербленную кирпичную стену. Лицо его – серое, безжизненное – не выражало никаких эмоций. «Привет, - я изо всех сил изображала веселье. - Скучаем?». Митька сразу же двинулся в сторону пивного ларька, предоставив нам самим выяснять отношения. «У меня разговор к тебе, - начал Костя, - помолчи и просто послушай». «Ну, давай, рассказывай свой разговор!» - я тоже присела на бетонную опояску клумбы, но не рядом, зная, что протянуть руку и дотронуться до меня он не посмеет. Костя смотрел на меня взглядом собаки, потерявшей хозяина…
- Приедешь ко мне через год, после выпускных экзаменов? Я переведусь на вечернее, пойду работать. Снимем квартиру, все хорошо будет! Мама твоя тебя отпустит, я с ней уже разговаривал!
Я резким движением рванулась с бордюра. Внутри как будто завели пружину, что-то неведомое во мне требовало немедленных и решительных действий...
- Мама очень беспокоиться за тебя…, - Костя продолжал обрабатывать мой несчастный мозг.
- Настолько, что решила все за меня?! Не слишком ли нагло с Вашей стороны – строить мою жизнь так, как удобно Вам?!
«Не поеду я никуда...» - услышал он меня сквозь таборную вокзальную шумиху или нет – не имело значения. Я уже летела прочь отсюда, от Кости, от самой себя, которой не понимала… Сейчас спасением казалось только одно… Только одно…
Царевна была рядом, она вновь улыбалась. Она знала все тайны мира, все запахи ветра, все то, что было и будет... Она одна осталась у меня, больше никого... Теперь мы всегда будем вместе, осталось подождать совсем чуть-чуть. Наша жизнь – это тоже лабиринт, все мы бродим по нему в поисках чего-то… настоящего. Но каждый однажды покинет его. Рано ли, поздно ли – это случится со всеми...
Улица, люди вокруг – все это теперь казалось далекими картинками, слайдами, выхваченными из длинного поучительного фильма. Как будто сидишь в кинотеатре и смотришь на чужую жизнь, придуманную кем-то. А в голове крутится – ведь со мной такого точно бы не произошло, никогда-никогда...
Вот желтый грузовик на перекрестке. За рулем его – толстый, улыбчивый дядька. Интересно, что там внутри? Может, рыба? Холодная, уснувшая, обреченная стать чьим-то ужином?.. Снятся ли рыбам сны, как людям?
Двор – бетонная коробка. Белоголовый мальчишка, перевесившийся через балконные перила. А внизу – девочка с бантом в толстой косе. Оба смеются чему-то своему, недоступному для других. Чем станет их нынешнее счастье через несколько лет?.. Не верь ему, девочка, не смейся его шуткам – он тоже оставит тебя! Как Тесей Ариадну… Как Костя оставляет меня…
Ничего… Ничего не осталось… У меня больше нет ничего, кроме теперь уже ненужного острова – единственного моего пристанища. Больше мне некуда идти.
Ты счастливее меня, Ариадна! У твоего последнего приюта хотя бы было название – Наксос. У моего – даже и того нет. Так и останется безымянным маленький островок – свидетель нашей нелепой любви.
Между домами проглянуло море. Берег, пустынный, с длинными телами лодок. Взбитый дождем песок, размешанный в прибое. Время, тягучее, как горячая карамель, каплями оплывающее в пространство. И я – маленький кусочек хаоса, уже не принадлежащий этому миру, уходящий из него.
Вот и наш остров, такой манящий в яркий солнечный день, такой сейчас бесприютный и унылый… Надо торопиться… Хочется поскорее забыть этот фальшивый мирок, уйти в сон, где живет счастье... Где ждет меня моя подруга-сестра, моя царевна… Она была рядом, вела меня. «Не бойся, у нас впереди вечность», - шепнула Ариадна. У нас впереди вечность…
- Ну, открывай глаза! Ну же!
Кто-то трогал меня… Не царевна, нет… Прикосновение было… теплым. Вдруг стало больно дышать, я закашлялась и открыла глаза.
Сначала я увидела песок. Серый, с перламутровыми вкраплениями битых ракушек. Потом мир перевернулся, и возникло небо. Дождь перестал, и из облаков робко пыталось выглянуть солнце. А чуть погодя небо заслонило Митькино лицо. «Молодец, девочка, давай, приходи в себя! - тряс он меня – Вот дури-то сколько в голове!». Потом он поднял меня, мокрую, дрожащую от осознания произошедшего, и передал с рук на руки Костику: «Не знаю, везучий ты или невезучий. С одной стороны, конечно, успели, а с другой… Держи уж сокровище свое бедовое!». И улыбнувшись, Митька пошагал прочь к лодкам.
Позже – уже дома – я, согретая теплым чаем, завернутая в мягкий плед, сидела у Кости на коленях, в кольце его рук. А он баюкал меня как маленькую.
- Я думала, ты хочешь бросить меня… А потом – что решил сбагрить меня Митьке.
- Глупая! Я ему наоборот объяснял… Ну, что к чему… Он все понял. Хороший парень оказался. Я бы без него тебя не вытащил!
Мы помолчали.
- Ты на поезд, наверное, опоздал…
- Опоздал.
- Прости меня! Поменяют тебе билет?
Костя пристально посмотрел на меня: «А за все остальное ты прощение попросить не хочешь? Думаешь, я уеду теперь? Хватит, наигрались уже! Тебя без присмотра оставлять нельзя - и так дел наворотила… Ничего. Ну, его, этот университет! Стоял без меня и еще простоит. А я в Морское пойду… Тоже ведь дело. Ничуть не хуже. Зато тебя от моря твоего любимого увозить не придется… Подрабатывать на баркас рыбачий устроюсь – Митька помочь обещал. Ты закончишь школу, а я как раз денег на свадьбу накоплю…
Он все говорил и говорил, и слова его постепенно обретали зримый образ. И образ этого будущего нашего счастья, к которому, оказывается, так стремился мой смешной, мой самый любимый Костик постепенно заслонял и заслонял от меня другой – образ жившей когда-то многие столетия назад несчастной критской царевны Ариадны…