Общероссийская общественная организация инвалидов
«Всероссийское ордена Трудового Красного Знамени общество слепых»

Общероссийская общественная
организация инвалидов
«ВСЕРОССИЙСКОЕ ОРДЕНА ТРУДОВОГО КРАСНОГО ЗНАМЕНИ ОБЩЕСТВО СЛЕПЫХ»

ЛИЧНОСТЬ

ИЗ ЛЮБВИ К ИСКУССТВУ

В нашем обществе принято считать, что одной из лучших профессий для незрячего человека является работа музыканта. Наверное, на подобные мысли людей наводят достаточно традиционные образы слепых уличных певцов и инструменталистов  со шляпами или же раскрытыми футлярами под ногами. Многие думают, что поскольку инвалиды по зрению практически на равных со зрячими могут выводить любые рулады или нажимать на кнопки, клавиши своих музыкальных инструментов, следовательно, они без особых проблем могут устроиться по профессии. Для обучения незрячих музыкантов, как известно, существуют целые образовательные заведения, дающие людям подготовку именно в этой области и как бы полноценно интегрирующие инвалидов в общество здоровых людей. Но действительность заключается в том, что если слепой музыкант захочет выйти из подземного перехода и трудоустроиться по профессии, то ему придётся столкнуться абсолютно с теми же сложностями, что и в любой другой сфере деятельности. Иллюстрацией именно такого положения дел послужит нам одна семейная пара, которая, получив хорошее музыкальное образование, на практике смогла реализоваться сразу в нескольких других творческих областях, но только не в музыке. Свою историю блужданий между профессиями певицы и чтицы, модели и актрисы рассказала нам дипломированная оперная вокалистка Юлия Михайлова.

— Родилась я в Челябинской области, в закрытом военном городке Карталы-6. Во многих отношениях это было очень хорошее местечко европейского типа. Для такого маленького городка у нас был непомерно огромный спортивный комплекс, замечательный Дворец творчества, шикарный детский городок с чистейшими фонтанами и бассейнами, в которых летом можно было даже купаться, а в придачу ко всем благам в местные универмаги часто завозили отличные импортные товары, что для восьмидесятых годов было определённой роскошью. Но, как говорится, за всё надо платить, и, к сожалению, у Карталов-6 имелся один существенный недостаток, который в значительной степени перечёркивал всё кажущееся благолепие. Дело в том, что совсем рядом с городком в ведении местной военной части располагались пусковые шахты стратегических ядерных ракет дальнего действия и, судя по количеству раковых заболеваний у нас в городке, фонили они весьма и весьма активно. Не спасали даже посаженные чуть ли не на каждом квадратном метре тополя, которые считаются неким естественным средством поглощения радиации. Собственно, все социальные бонусы, как водится, являлись всего лишь некой компенсацией за, мягко говоря, не самую лучшую экологическую ситуацию. В нашем городке также имелась и хорошая музыкальная школа, которую я окончила по классу фортепиано. Увы, зрение не позволило мне продолжать образование в качестве пианистки, поскольку все фортепианные партии я учила исключительно с рук своего преподавателя, что совершенно неприемлемо на более высоких уровнях обучения. Но мою музыкальную карьеру спасло то, что у меня были хорошие вокальные данные, и в нашем хоре я была одной из трёх ведущих солисток. Так что в Магнитогорское училище имени Глинки я уверенно поступила в качестве оперной певицы, и моё низкое зрение уже не играло такой решающей роли в образовании, так как любые вокальные партии в плане их заучивания наизусть значительно проще, нежели партии пианистов. Правда, для того, чтобы хорошо учиться, мне всё-таки пришлось вооружиться диктофоном, десятикратной лупой и жирным маркером, но в 15 лет у меня было в избытке юношеского азарта и свою учёбу в среде зрячих людей я не воспринимала как очень обременительную. Благо, что и общеобразовательную школу я окончила совершенно обыкновенную, хоть и ничего не видела на доске даже с первой парты.

После завершения училища я устроилась певицей в хор Магнитогорской Капеллы имени Эйдинова. Забегая вперёд, сразу скажу, что это был единственный крупный музыкальный коллектив, в который меня за всю жизнь приняли, не посмотрев на моё низкое зрение. Меня выручило то, что в этой капелле имелось несколько хормейстеров, которые помогали разучивать партии исполнителям, и именно этой возможностью я с удовольствием воспользовалась. Хормейстеры пропевали на диктофон мои вокальные линии, а потом я заучивала всё наизусть, так как их знание строго спрашивалось. Перед выездами на регулярные гастроли нашей капеллы все произведения всегда были мной выучены, и посему я, по большому счёту, являлась полноценным участником коллектива и даже имела повышенный разряд, который обычно не присваивается певцам со средне-специальным образованием. Проработав таким образом год, я задумалась о получении высшего музыкального образования, и по совету своего бывшего преподавателя поехала поступать в Москву, в Государственный Специализированный Институт Искусств. До сих пор сама толком не понимаю, зачем меня понесло учиться в институт, адаптированный для инвалидов, да ещё в такую даль. Ведь я всю жизнь училась и работала в обычной среде, плюс в том же Магнитогорске была вполне приличная консерватория, где меня уже хорошо знали многие преподаватели. Но так или иначе я туда поступила, пройдя, между прочим, серьёзный конкурс — из поступавших семнадцати человек взяли всего двух, включая меня.

Поступив в ГСИИ и начав там учиться, честно говоря, многими особенностями института я была шокирована до глубины души. Во-первых, меня поразило само учебное здание. По своему внешнему и внутреннему виду оно не тянуло не то, что на храм искусства, а даже на сарай искусства. Старый четырёхэтажный дом практически в центре Москвы был довольно-таки обшарпан, а новую мебель и ремонт здесь видели, скорее всего, ещё при Брежневе. Но гораздо хуже было общежитие, куда нас поселили. Если в магнитогорском общежитии иногородние студенты вроде меня жили в люксовых корпусах бывшего санатория, на территории шикарного парка с теннисными кортами, велосипедными дорожками и прочими приятными нюансами, то в столице, к моему несказанному удивлению, меня поселили в какую-то неуютную маленькую комнатуху без фортепиано, но зато с полчищами тараканов. Студенты ГСИИ делили одно здание вместе со студентами одного технического вуза и целой диаспорой вьетнамцев, которые, кстати, ко всеобщему неудовольствию, ежедневно замачивали на общей кухне полные тазы с кинзой, а однажды даже умудрились развести в раковине костёр и принялись рубить живым курицам головы. И если уж говорить всё начистоту, то отдельного упоминания заслуживают туалеты и душевые нашего замечательного общежития. Выглядели они так, как будто бы году так в сорок первом они попали под удар немецкой авиации, а ремонт после этого сделать позабыли — всё развалено, разбито, темно и воды вечно чуть ли не по колено. Да ещё изначально строились они, видимо, под девизом «Все люди братья», а посему дверцы в кабинках душевых и туалетов считались совершенно излишней роскошью. И во всём этом балагане жили и учились инвалиды по слуху, зрению и колясочники.

Но даже ещё больше, чем общежитие, меня шокировали сами студенты. Живя в среде обычных людей, я считала состояние своего здоровья в некотором роде уникальным, так как за исключением больниц я никогда не видела ни одного человека с серьёзным нарушением зрения или слуха. В ГСИИ же я была просто поражена таким сосредоточением слепых, глухих и полупарализованных людей на ограниченном пространстве. Парадоксально, но в месте, специально созданном для  того, чтобы в какой-то мере сглаживать состояние твоего здоровья, я как нигде остро ощутила свою инвалидность по зрению и некую неполноценность. Правда, не могу сказать, что в институте витал некий упаднический дух, и студенты только и помышляли о том, как бы свести счёты с постылой жизнью — всё было совсем наоборот. Несмотря на крайне прискорбное состояние своего здоровья, студенты оставались студентами и вели себя соответственно. То какой-нибудь слепой, хорошенько приложившись к горячительному, без особых для себя последствий вывалился из окна, то некий товарищ с ДЦП, окончательно напившись, заваливался где-нибудь на проходной, крайне озадачив и обременив тем самым вахтёров. А уж чем по ночам занимались парочки глухонемых, слышал обычно весь этаж, кроме самих занимающихся. Короче говоря, учились мы весело.

Но если не брать во внимание все бытовые нюансы, сама учёба мне нравилось. Вокальный класс у нас был очень дружный, а специальность преподавали солисты Большого театра — Лев Леонтьевич Кузнецов и Лидия Фёдоровна Ковалёва. Также приятное разнообразие в учебные будни вносили бесплатные походы в московские концертные залы и театры. Но главное, что именно в ГСИИ я впервые попробовала себя в профессии, которая впоследствии приносила мне основной заработок, а именно в качестве демонстратора пластических поз, проще говоря, модели для художников.

Поначалу подобное занятие я посчитала для себя более чем странным и совершенно не подходящим. Но немного углубившись в нюансы этой профессии, выяснила, что сидеть обнажённой перед художниками совершенно не обязательно, это меня в некотором роде вдохновило. Плюс это было всё-таки тоже творческое направление деятельности, и общаться мне приходилось с соответствующими людьми. Очень скоро обо мне узнали и другие преподаватели живописи и пригласили уже в Суриковский институт, где у меня уже была достаточно большая занятость и более высокий заработок.

Время шло, и в 2005 году моя учёба в ГСИИ вместе с позировками подошла к концу. Я вернулась домой к родителям, которые на тот момент уже переехали из Карталов-6 и жили в Южно-Уральске. Реализоваться по профессии я попыталась в местном областном центре, то есть Челябинске. Но, обойдя многие капеллы, оркестры и музыкальные театры, где меня даже не захотели прослушать по причине полной укомплектованности местных коллективов, разочаровалась в Челябинске и  поехала к родственникам в Новый Уренгой. Вот там-то мне уже предложили место солистки оркестра и преподавателя вокала. Но перспектива замерзать зимой в пятидесятиградусные морозы, а летом кормить собой тучи мошкары мне показалась настолько безрадостной, что я собрала вещи и опять вернулась домой.

В Южно-Уральске для меня не было особых перспектив в принципе, а возвращаться в магнитогорскую капеллу не хотелось по чисто психологическим причинам. Моё возвращение в Магнитогорск означало бы, что вся пятилетняя учёба в Москве была практически напрасной. И вот, немного погоревав, я опять поехала в столицу штурмовать музыкальные коллективы. На первое время я опять устроилась в уже знакомый мне Суриковский институт моделью, а приютили меня дальние родственники, у которых я прожила практически 10 лет, — остановила своё повествование Юлия.

Обо всех нестандартных способах трудоустройства нашей героини в Москве читайте в следующем номере журнала.

Игорь Сергеев