ВО ТЬМЕ ОДИНОЧЕСТВА

ОСТРЫЙ СЮЖЕТ

Чуткими пальцами запахи щупая,

Чувствую звуков навязчивый  вкус:

Снова свербит меланхолия глупая,

И одиночество  ноет, как флюс.

Был очарован воздушными замками,

Только надежды развеялись в дым.

Всё ж не смирился со строгими рамками:

Хочется стать для кого-то родным.

Важнейшей составляющей словесности являются пословицы и поговорки,  крылатые фразыи просто популярные жаргонизмы. Эти филологические «вкусности» широкого потребления назойливо врываются в устную и письменную речь, порой осмысленно споря между собой. Вот для затравки лишь несколько ярких примеров прямо в тему: «Слепой слепого водит, а оба зги не видят», «Незрячему каждый шаг — яма»,поэтому «Темнота ходит на костылях», а в то же время практически противоположные  по значению, сравнительно оптимистичные выражения: «Ни один огонёк не пропадает даром, когда кругом мрак», потому что «За одного битого двух не битых дают», а главное — «Слепой хоть ощупью, да бродит, а зря и зрячий спотыкается». Для инвалидов особенно актуальна идея взаимозависимости всего сущего, даже в мелочах: «Слепому и в полдень солнце не светит», «Ему и свет — темнота», а следовательно, «Господи вышний, али я у тебя лишний? Все люди попарно, а я один».

  Мне кажется, давно назрела необходимость рассмотреть и обсудить причинно-следственные связи между отсутствием видеоподражательных навыков при формировании неординарной «слепецкой психологии» и узостью круга общения незрячих, которая неизбежно приводит к прозябанию «во мрачном вакууме вынужденного затворничества». Их наличие видно и невооружённым взглядом. Знаю, что данная тема волнует многих думающих инвалидов, и надеюсь на конструктивные и обоснованные отклики. Они станут поводом для продолжения дискуссии.

  Хотелось бы начать с остросюжетной литературы различных эпох, потому что, как ни странно,  именно там встречаются типичные слепцы. Это касается как выдуманных персонажей, так и вполне реальных авторов, которые нередко сами становятся героями разножанровых сочинений, в том числе своих собственных. Хорошо знакомые шедевры предстоит исследовать под определённым углом зрения. Увы, в художественном наследии человечества не слишком много достойных упоминания примеров индивидуальной обособленности из-за серьёзных дефектов зрения.

  Чтобы не вдаваться в текстовые подробности малоизвестных произведений, поневоле придётся черпать аргументы, прежде всего, в «подходящей» классике и «раскрученном» античном фольклоре. В Древней Греции были востребованы, по сути, смежные профессии музицирующих рапсодов и мудрых провидцев. Следует заметить, что многие из них были слепцами, собственно говоря, так же как сам «сладкопевец» Гомер и некоторые его колоритные персонажи. Возможно, прославленный в тысячелетиях кудесник гекзаметра вообще является собирательным образом типичного странствующего «деятеля культуры». Ему приписываются классические гимны и эпическая «Илиада», которая по традиции входит в школьные, гимназические  и университетские программы многих стран. Считается, что гением сочинена и поэма «Одиссея», в которой со знанием дела, ярко описан триумф знаменитого незрячего творца Демодока. Именно тогда царь Итаки на пиру впервые услышал «великую песнь» о собственных авантюрных похождениях. К этой «сладкой парочке», естественно, примыкает фиванец Тиресий, согласно мифу, ослеплённый за излишнюю откровенностьи проведший львиную долю непомерно долгой жизни в изнурительных скитаниях. Его бесплотная душа, сохранившая уникальный дар даже среди теней  во владениях Аида, уверенно  предсказывала будущее и отвечала на злободневные вопросы настырного мужа Пенелопы. Кстати, все злоключения высокородного бродяги произошли из-за того, что он подбил спутников на грабёж в холостяцкой пещере гигантского  циклопа, который застал крохотных наглецов на месте преступления и стал ими закусывать. Спасая себя, хитрец лишил Полифема единственного глаза, затем, уже в безопасности, неосторожно назвал людоеду своё подлинное имя. Сын Бога морей Посейдона проклял обидчика, а его могущественный батюшка сумел жестоко отомстить.

Хотя родственные отношения богов и земных владык, смелых воителей и уважаемых философов разбираются частенько и довольно подробно, да и сама Троянская война началась «по семейным обстоятельствам», внимательному читателю сразу бросается в глаза странноватое отсутствие сведений о жёнах и детях виртуозных универсалов. Лишь изредка их сопровождают безликие мальчики-поводыри. Неужели незрячий талант не имеет права на личное счастье и бытовое благополучие?

Хочется напомнить, что, кроме сына нимфы Тиресия, были и другие знаменитые эллины, наказанные ослеплением за совершённые ими тяжкие преступления. Отправившись добывать «золотое   руно», аргонавты повстречали несчастного Финея, который  по наущению новой жены лишил зрения своих сыновей от первого брака. Олимпийские боги покарали жестокого отца, а бесконечные беды развили у старца провидческий дар, пригодившийся мореходам, пожалевшим его. В общем, похожий сценарий справедливого возмездия и некоторой компенсации за ущерб здоровью, а длительная строгая изоляция от цивилизации само собой шла довеском к традиционным мучениям. Никакого намёка на домашний очаг. Видимо, считалось, что слепота и семейственность — понятия несовместимые.

Разработка благодатной темы продолжалась и в дальнейшем. Воодушевлённый  популярным мифом, Софокл сочинил мрачную трагедию «Царь Эдип». За невольный кровосмесительный грех его заглавный герой наказал сам себя слепотой. Десятки лет зрячий правитель был всеми почитаем и «купался в роскоши», а убогий изгнанник сразу же оказался в жуткой изоляции. Лишь преданная дочь Антигона не покинула отца, да и с ней он почти не общался, погружённый в тяжкие размышления. Снова возникает знакомый образ зрелого мужа, по воле рока обречённого на долгую муку вынужденного уединения во тьме. Недаром веками процедура выкалывания  глаз считалась более жуткой карой, чем даже смертная казнь.

В конце семнадцатого столетия по библейским мотивам написана замечательная драматическая поэма  «Самсон-борец», ставшая подлинной «лебединой песней» незрячего англичанина Джона Мильтона. «Ветхозаветный» силач был почти современником прославленных эллинских слепцов. Тайну его непобедимости ловко выведала филистимлянка Далила. Она действовала ради собственного обогащения и спасения  соплеменников. Коварные враги остригли чудодейственные волосы с головы спящего богатыря, затем ослепили его и бросили в узилище, чтобы в мрачном уединении пленник предавался изнуряющей скорби. Физическая мощь вернулась к Самсону вместе с отросшей шевелюрой. Когда поверженного противника привели в храм на всенародное поругание, он поднатужился и обрушил колонны, поддерживавшие кровлю, похоронив под развалинами сотни жрецов, знатных горожан  и праздных зевак. Разумеется, вместе с ни в чём не повинными людьми погиб и безрассудный герой, живший как «затравленный лев» и не выдержавший унижений, выпавших на долю «тёмного калеки». Выдающийся стихотворец и общественный деятель увидел в событиях явные аналогии с его собственной судьбой. Некоторые учёные утверждают, что легендарный подвиг историчен. Только они почему-то крайне редко обращают внимание на психологическую тупиковость сложившейся ситуации, ведь бывший «первый парень на земле Израиля» едва перенёс предательство дорогой ему женщины, помноженное на внезапную утрату неуязвимости  и зрения. Любой жуткий стресс не проходит без последствий. Возможно, великий порыв самопожертвования на самом деле был просто немного завуалированным и приукрашенным суицидом. В наши дни такая решительная слабость тоже встречается, особенно если инвалид остаётся один на один со своими страхами.

На излёте девятнадцатого века многогранный классик из Великобритании создал очередной запоминающийся образ незрячего искателя приключений. Роман «Остров сокровищ» заслуженно стал эталоном авантюрного жанра. Роберт Стивенсон обратился к занимательной и не вполне достоверной истории, правда, не столь давней. Его заинтересовал криминальный быт «охотников за удачей». У рядовых разбойников участь была незавидной. Почти все они сражались, грешили и умирали нищими, регулярно с размахом прокучивая в ближайшем порту награбленные пиастры. Лишь отдельные расчётливые вожаки доживали до обеспеченной старости, но даже покинув «флибустьерскую стаю», остепенившиеся «морские волки» крайне редко заводили семьи, навсегда оставаясь бесприютными скитальцами. Их манила необузданная стихия разгула, даже когда слепая Фортуна отворачивалась от своих пасынков. Вот и колченогий Джон Сильвер так и не смог уйти на покой. Признанный лидер поредевшей команды, которого остальные пираты уважали и побаивались, был по-своему привязан к   горластому попугаю Флинту,  напоминавшему ему о беспощадном капитане «Моржа» и яростных абордажных схватках, приносивших добычу и славу.

Чтобы «обездоленные бродяги» не вызывали у сердобольных читателей излишней жалости, опытный сочинитель ввёл в динамичное повествование негодяя с отталкивающей наружностью, противным голосом и грубыми манерами, подчёркивая, что «слепая  ярость» безглазого Пью ужасала  даже его соратников по кровавому ремеслу, а сам он кажется вообще никого не боялся. Затягивая морской узел интриги, автор безжалостно ликвидирует «убогого  деспота». Глупая и не вполне  реалистичная гибель отвратительного слепца, тем не менее,  послужила экстремальным толчком для увлекательного старта океанского марафона.

Пора уделить внимание и почти современной литературе. Детектив «Лапа в бутылке», или в более точном переводе «Рука в кувшине», сравнительно недавно придумал Джеймс Хэдли Чейз. Довольно стандартная фабула несколько прямолинейна, но увлекательна. Чувствуется незаурядное мастерство знаменитого автора. Вот как описан облик главного персонажа: «Говард Уэсли был невысок ростом, хотя и произвёл на Джуди впечатление крупного мужчины. Он был широкоплеч и держался очень прямо. Несмотря на чёрные очки, его черты были прекрасны, а решительный рот, твёрдый подбородок придавали ему внушительный вид. На его широкий лоб падали густые волосы, серебрившиеся на висках. Позже она была удивлена, услышав, что ему только 38 лет». Возможно, это произошло потому, что ей самой было почти вдвое меньше. На самом деле талантливый инженер мастерски исполнял роль незрячего, о чём окружающие не догадывались.

  «Она отворила дверь. Уэсли стоял одетый в халат и пижаму и с безнадёжным видом смотрел в её направлении. На нём всё ещё были бесформенные очки с чёрными линзами, и она поймала себя на том, что ей хочется, чтобы он снял их. У его ног валялся разбитый бокал, содержимое которого вылилось на ковёр.

— Хэлло, Джуди, — сказал он, печально улыбаясь, — пришли меня спасать?

— Я услышала… — начала она и вдруг увидела, что по его руке струится кровь. — О! Да вы порезались!

— Эта чертова штуковина выскользнула у меня из рук, а когда я пытался её подобрать, вонзилась мне в палец.

— Я наложу повязку, — произнесла Джуди, довольная, что сможет ему помочь. Она быстро принесла из спальни Бланш пакет для оказания первой помощи. — Если вы сядете, я перевяжу вам руку.

— Спасибо! – Он пошёл по комнате, бормоча. — Где же стул?

  Она взяла его за руку и подвела к креслу.

— До чего же тяжело быть таким беспомощным…»

  Мнимый инвалид ловко разоблачил неопытную наводчицу: «Джуди рассказала ему печальную историю о том, как Гарри заставил её полюбить себя, как обещал жениться на ней, как раздобыл ей место горничной…» Упомянула и о том, что когда решила уйти, явился ужасный Тео, избил её и угрожал изувечить «купоросом». Новые союзники договорились хранить тайны друг друга и стали ждать подходящего момента, чтобы решить собственные  задачи. Вскоре после гибели Бланш и бандита Тео, обеспеченная, но бесправная и нелюбимая фаворитка вдовца однажды поняла, почему он скрывает свою «зрячесть»: «Теперь Джуди была уверена, что он поднялся вместе с Бланш и оставался в лифте, пока та открывала дверь, а когда она вошла в холл, выстрелил и бросил рядом пистолет. Наблюдателей в коридоре не было, поэтому легко избавившись от орудия преступления, сразу захлопнул за собой дверцу лифта и ждал, пока полицейские схватят Гарри. В суматохе убийца мог спуститься  в полуподвал. Там он, без сомнения, выдержав приличную паузу, вышел через главный вход. Кто будет подозревать слепого?!»

  Безрассудная служанка обвинила Уэсли, а хозяин, упорно работавший над изобретением «на благо всего человечества», поделился горькими воспоминаниями. Он женился шесть лет тому назад, по любви, несмотря на скандальную репутацию невесты. Перед самой брачной церемонией девушка представила отпечатанное соглашение, по которому, в случае возможного развода, ей причиталось бы двести тысяч. Жених поддался на шантаж, хотя его капитал был вложен в фабрику. Красотка не торопилась менять статус замужней дамы, но жила, как ей нравится.Покуда супруг добровольцем сражался в Королевских военно?воздушных силах, где и потерял зрение, непригодный к службе в армии, Бентон без колебания воспользовался отсутствием компаньона, став собутыльником и любовником ветреницы. Личная жизнь незрячего миллионера стала просто невыносимой, но ему всё-таки повезло и удалось найти отличного хирурга: «Потом мне сделали операцию. Ожидая, когда с меня снимут повязку, я понял, что, если решусь на убийство, мне обеспечено превосходное алиби. Это была лишь мимолётная мысль, но она запала в голову…» Он поначалу ничего не увидел, но вскоре прозрел и притворился, что по?прежнему слеп. Нужно подчеркнуть, что преступная идея возникла ещё у «тёмного» пациента глазной клиники. Обманутый муж говорит откровенно: «Когда я вернулся домой, то с удивлением обнаружил там тебя в платье Бланш и Глеба. Я догадался, что вы оба охотитесь за мехами, и стал разрабатывать план действий…»

  Лишённый любви и средств к существованию, Бентон отыскал способ отомстить удачливому врагу и сжёг его предприятие. Рискуя собой, он уничтожил ценное оборудование, необходимое для дальнейших изысканий. Потеряв смысл жизни, Говард исчез красиво. Мужество до конца не изменило ему. Пожарные и Джуди видели безумца, идущего в огонь и объятого пламенем: «Казалось, он не замечал ничего, шёл вперёд, глубоко засунув руки в карманы, и с высоко поднятой головой…» Горящая масса дерева и металла рухнула на самоубийцу, скрыв его из виду.

Изобретатель стал невольным виновником гибели главной героини, которая с детства завидовала богачам и даже слепому попрошайке, когда люди давали ему деньги. Получила  жуткое подтверждение притча о кувшине с очень узким горлышком, спрятанном внутри орехе и жадной обезьяне, которая не в состоянии выпустить лакомство. Маленькой воровке её рассказал первый снисходительный судья.

  «Джуди отстранила меха и вошла в сейф, положив сумочку на верх стального шкафчика с драгоценностями. Потом с разочарованием вспомнила, что не имеет ни малейшего представления, как открывается хранилище. Гладкая, отлично отполированная крышка не имела никаких щелей, но в центре её находилась маленькая чёрная кнопка. Она потрогала её, нахмурилась, затем с силой надавила. Раздалось лёгкое шипение, и дверь ловушки захлопнулась. Её нашли через четыре дня. Это сделал инспектор Доусон, который догадался, что девушка пошла за добычей и попала в западню. Когда дверь открыли, она лежала на полу под арктической лисой, о которой так страстно мечтала, с заявлением Уэсли, крепко зажатым в руке. Сделать для неё что?либо было уже невозможно. Но Гарри оказался счастливее. Он отделался восемнадцатью  месяцами заключения. Странно, но когда он вышел из тюрьмы, действительно шёл снег, только молодая, роскошно одетая женщина не встречала его. Лишь служащая Армии Спасения сунула ему под нос кружку с дарами самоотречения».

  Соблюдая хронологию авторства, обратимся к занятному роману «Имя розы». Он самый последний по срокам публикации и создан нашим современником Умберто Эко, якобы по мотивам записок четырнадцатого века. Сразу хочется привести яркие цитаты, не имеющие отношения к сюжету, но созвучные  характеру увлекательного повествования о разобщённости в замкнутом коллективе, порождающем жуткий фанатизм: «В моё время люди были красивы и рослы, а ныне они карлики. Несчастный мир дряхлеет. Молодёжь не смотрит на старших, наука в упадке, землю перевернули с ног на голову, слепцы ведут слепцов, толкая их в пропасть, птицы падают, не взлетев, осёл играет на лире, буйволы пляшут…» Данные суждения позаимствованы из «пропавшей» рукописи загадочного бенедектинца Адсона. Продолжить можно издевательскими обличениями тотальника отца Хорхе: «Травите зайцев коровами, учитесь грамматике у филина, и пусть псы живут на блохах, слепцы подглядывают за немыми, а немые кричат: «Дай поесть!» Судя по приведённым фрагментам, в книге уделяется пристальное внимание незрячим, а главное — их «убогости». В связи с обилием извращений, глупостей и несуразиц старательно упоминаются «тёмные людишки». Словно автор упорно пытается выставить инвалидов в самом неприглядном виде, активно формируя негативный имидж «безглазых чудовищ».

  Строгий монастырский уклад семисотлетней давности почему-то ужасно  похож на будни успешной фирмы наших дней, ради соблюдения секретности самоизолировавшейся от внешнего мира. Не вводят в заблуждение умелый колорит под старину и высокоинтеллектуальная благостность чрезвычайно индивидуализированных мужчин, многие из которых к тому же увечны телом или душой, подвластны страстям и порокам. Великолепные условия для развития детектива в стиле Артура Конан Дойля! Кстати, повествование  ведётся от имени состарившегося очевидца и непосредственного участника событий, вспоминающего юность, когда он в качестве преданного, но туповатого ученика сопровождал мудрого наставника в странствиях. Вот как описан опытный искатель истины: «Видом брат Вильгельм мог запомниться самому рассеянному человеку. Ростом выше обыкновенного, он казался ещё выше из-за худобы. Взгляд острый, проницательный. Тонкий, чуть крючковатый нос сообщал лицу настороженность. Подбородок также выказывал сильную волю, хотя длиннота лица, усыпанного веснушками, могла означать и неуверенность в себе, застенчивость… В Англии и в Италии он провёл как инквизитор несколько процессов, прославившись проницательностью, но в то же время и великодушием… «мне всегда казалось, что это из-за его британства и францисканства…» Позже гость обители был представлен монахам как брат Вильгельм Баскервильский. Поневоле вспомнишь «Приключения Шерлока Холмса и доктора Ватсона». Тем более что даже имя тогдашнего послушника Адсона напоминает фамилию английского врача, который также обладал «бойким пером».

Вскоре ключевые персонажи встретились, когда монахи с любопытством рассматривали самые потешные фигурки, нарисованные в фолиантах: «Смех ещё звучал, когда у нас за спиною грозно и гулко прогремело: «Пустословие и смехотворство неприличны вам!» Мы оборотились. Говоривший был старец, согбенный годами, как снег, весь белый — не только волосы, а и кожа, и зрачки. Я догадался, что он слеп. Но голос его сохранял властность, а члены — крепость, хотя спина и сгорбилась от возраста. Он держался, будто мог нас видеть, а по речи казалось, что он обладает и даром прорицания…»

Хранитель библиотеки сказал о пришедшем: «Сей муж, славный годами и учёностью, Хорхе из Бургоса. Он старше всех в монастыре, кроме одного Алинарда Гроттаферратского, и он тот самый, к кому большинство монахов несёт бремена прегрешений на тайную исповедь…»

Благообразный испанец мотивировал свой упрёк так: «Я услышал, как смеются над тем, что достойно осмеяния, и призвал братьев помнить правило нашего устава. Ибо ради обета молчания монах обязан удерживаться даже от добрых речей, и тем паче от дурных…»

В другой раз Хорхе вещал с кафедры на похоронах очередной жертвы, при этом отблески пламени  подчёркивали «тьму, залёгшую в мертвенных глазницах, казавшихся двумя чёрными дырами»: «Возлюбленные братья и вы все, дражайшие гости обители, раз вы согласны слушать бедного старика… Четырежды смерть поразила наше аббатство. Не вспоминаю уж о грехах — как давних, так и самых свежих, — коими запятнаны худшие из оставшихся в живых… Все вы, возможно, думаете, что, хотя и преисполняя вас печали, эти тягостные события не касаются до души вашей. Ибо все вы, кроме одного, ни в чём не повинны. А после того как этот один будет покаран, вам останется только оплакать участь павших. А себя-то не придётся винить ни в какой недобросовестности, представая перед Божиим судом. Дурни! — вскричал он ужасающим голосом. — Дурни безрассудные! Тот, кто убивал, он, конечно, принесёт к стопам Божиим бремя злодеяний. Но только потому, что согласился послужить посредником предустановлений Господа! Так же потребовалось и в своё время, чтобы кто-нибудь предал Иисуса, ради того, чтобы могло осуществиться чудо искупления. И, тем не менее, Господь приговорил к проклятию и вечному поношению того, кто его предал. То же самое и сейчас. Кто-то грешил тут, сея смерть и разорение. Однако я говорю вам, что это разорение было если не угодно Господу, то, во всяком случае, позволено Им — ради наказания нашей гордыни!» Он умолк и обвёл пустыми глазами помрачневшее собрание, как будто мог что-то разглядеть и хотел уловить впечатления слушателей. А в это время чутким своим слухом смаковал напряжённую тишину…»

По законам жанра в финале повествования наступает развязка, а значит, предстоит «разговор по существу» между следователем и преступником. Знакомый приём из арсенала классического детектива. Не правда ли? В очередной раз преодолев хитросплетения библиотечного лабиринта, противники сошлись в так называемом пределе «Африки». Данное потаённое хранилище «запретной мудрости» стало ареной смертельной схватки. Кстати, по-моему, слепой аргентинский учёный и писатель Хорхе Луис Борхес как раз и стал невольным прототипом  мощной подражательной мистификации. Недаром он тёзка убийцы и его родной язык  тоже испанский. Впрочем, вернёмся к фабуле: «Мы стояли на пороге безоконной семиугольной комнаты. В нос ударил запах затхлости и отсырелых книг. Светильник озарил сначала потолочные своды, потом неяркие блики заметались вдалеке по стенам. Наконец, посреди помещения осветился стол с бумагами и сидящая фигура, которая как будто дожидалась нас неподвижно, в полной темноте. Если только это был живой, а не мертвец. Луч светильника ещё не добрался до его лица. Но Вильгельм без колебаний заговорил: «Добрая ночь, достопочтенный Хорхе. Ты ждёшь нас? — А немного погодя продолжил: — Я хочу видеть вторую часть «Поэтики» Аристотеля. Ту часть, которая считается утраченной или вовсе не написанной. И которая существует в твоих руках, надо думать, в единственном на свете экземпляре…»

Хорхе откликнулся с печалью: «Какой замечательный библиотекарь вышел бы из тебя, Вильгельм! Значит, ты знаешь всё. Иди сюда. С той стороны стола должен быть табурет. Садись. Вот твоя награда… Ну что же ты! Читай! Это твоё, ты это заслужил!»

Вильгельм в ответ расхохотался: «Невысокого же ты мнения обо мне… Я не смогу отделить листы один от другого. Мне бы снять рукавицы, работать голыми руками, смачивая пальцы о язык, как я и делал сегодня утром, благодаря чему вдруг, счастливым озарением, сумел разгадать и эту тайну. А по твоему замыслу я должен был листать и листать, покуда не перешёл бы с пальцев на язык тот яд, который ты однажды много лет назад выкрал из лаборатории Северина, наверное, уже тогда забеспокоившись… Ты учуял опасность… И как раз вовремя. Потому что очень скоро, ночью, Венанций забрался сюда, нашёл раритет, унёс его и стал просматривать с почти плотоядной жадностью. Через положенное время он почувствовал себя дурно и бросился за спасением в кухню. Там он и умер… Беренгар нашёл тело и испугался, что начнётся расследование… Он взвалил труп на плечи, дотащил до бочки со свиной кровью и бросил, надеясь, что все подумают, будто тот утонул… Однако и сам он пропал… Дальше всё ещё проще. Книга попадает к Северину, потому что Беренгар перед смертью принёс её в лечебницу, собираясь читать вдали от любопытных глаз. Посланный тобой Малахия убивает Северина. Но умирает и сам, пожелав узнать запретное… Вот, пожалуйста, объяснение для каждого трупа… Хватило одной фразы Алинарда, чтобы я вообразил, будто череда преступлений повторяет музыку семи апокалиптических труб… Меня, признаться, сбили с толку его слова, что враг «до времени отбыл в страну теней». Можно было подумать, что он умер. А он намекал на твою слепоту… Я сочинил неправильную версию, а в то же время именно эта ошибка помогла мне выследить тебя. В наши времена все бредят книгой Иоанна. Но ты, по моему ощущению, озабочен ею больше, чем другие. И не только из-за своих занятий Антихристом…»

Безумец возразил: «Когда кто-то из монахов сказал мне, будто ты готов в это поверить, то пришло осознание, что некий божественный порядок определяет эту цепочку смертей, а я за них не в ответе…»

Сразу вспоминается детская считалка из бестселлера Агаты Кристи, тоже написанная на куске пергамента. Правда, «Десять негритят» уничтожались осознанно и планомерно, а христианская «инструкция по применению» оказалась чередой случайных совпадений, что не заглушает изощрённого послевкусия ремейка.

В разгар обсуждения трагичной судьбы аббата и дальнейших пререканий слепец ухитрился овладеть реликвией и начал поедать отравленные страницы,а потом бросился к выходу, едва не замуровав растерявшихся обвинителей. Погоня была скоротечной. Впоследствии Адсон вспоминал:

«Когда мы подбежали, он уже встал на ноги и, расслышав наше приближение, пятился, не отворачивая от нас незрячее лицо, которое предстало совершенно чудовищным. Черты были искажены, болезненный пот струился по лбу и щекам. Глазницы, обычно белые, как смерть, сейчас набухли кровью. Изо рта торчали концы пергаментных полос, как у сказочного чудища.  Корчи страдания, распространение яда, в избытке змеившегося по всем кровеносным сосудам, и отчаянная, дьявольская тяга к самоуничтожению сделали своё дело. То, что прежде составляло почтенную наружность седого старца, превратилось в нечто уродливое и позорное. В другое время это могло бы вызвать неудержимый смех… Ничто не мешало нам спокойно задержать старика. Вместо этого мы налетели со всего размаху. Он вывернулся, обнимая том, крепко прижатый к груди. Я действовал одной левой, правой пытаясь поднять повыше лампу. Он почувствовал жар и с полузадушенным воем и хрипеньем, вцепился в лампу и с дикой силой рванул на себя, размахнулся — метнул её куда-то вперёд, как можно дальше от нас. Фонарь упал. Масло потекло на кучу книг, валявшихся одна на другой в растрёпанном виде. Огонь мгновенно схватился за хрупкие пергаменты, как за связку сухих сучьев… Хорхе неслышно подкрался к нам. Уверенным движением он швырнул Аристотеля в самое пекло. Вильгельм издал непонятный вопль и с дикой жестокостью, со всей силы толкнул старика. Тот отлетел к шкафу, ударился головой об угол и рухнул на пол…»

Больше «дикий гений зла» на страницах романа не появлялся. Его разоблачили и покарали, можно бы ставить точку, но Умберто Эко этого показалось мало: на смену персональным трагедиям взметнулся фантасмагоричный  Апокалипсис местного значения. Воистину: «Благими намерениями выстлана дорога в ад!» Успешное расследование приводит к уничтожению аббатства, гибели, ранению или обнищанию десятков людей и утрате гигантских духовных и материальных ценностей, которые почему-то никто не попытался спасти. Хотя пока «искупительный огонь» постепенно пожирал постройки, несомненно, такие возможности были. Почти не пострадавшие «ангелы правосудия» тоже предпочли стать праздными наблюдателями катастрофы, ими спровоцированной, а затем  по-английски, не прощаясь, «удалились» на «прихватизированных» лошадях, сохранив личное имущество.

В итоге можно констатировать, что, по мнению «пишущей братии», крутые инвалиды из криминальных мифов, эпической поэзии  и авторской прозы неизбежно должны быть рабами преступных наклонностей. Исключение составляют лишь рапсоды, потому  что об  их прошлом просто ничего не известно. Внешнее уродство далеко не всегда сопутствует приобретённой или даже врождённой слепоте незаурядных мужиков. Разумеется, мнимая поголовная семейная неустроенность незрячих и отсутствие среди них женщин не соответствует действительности. К тому же подбор сугубо античных и типично британских  произведений задал определённый тон дискуссионным рассуждениям. Уверен, что, обратившись к русской словесности, получим совсем иной результат.

Вот погружаюсь в убогость угрюмую,

Не замечая вокруг ничего.

Не повезло, и встревожено думаю:

«Что ж на поверку превыше всего?»

Счастье, которое хрупко и дёшево,

Вовсе нельзя заготавливать впрок…

Впрочем, и буднично-праздное крошево

Смоет времён безразличный поток!

            Владимир Бухтияров