Общероссийская общественная организация инвалидов
«Всероссийское ордена Трудового Красного Знамени общество слепых»

Общероссийская общественная
организация инвалидов
«ВСЕРОССИЙСКОЕ ОРДЕНА ТРУДОВОГО КРАСНОГО ЗНАМЕНИ ОБЩЕСТВО СЛЕПЫХ»

ТИФЛОМИР

УРОК ЧИСТОПИСАНИЯ

Разве можно сравнивать ладонь с шариковой ручкой, у которой внутри специальный стержень и пружинка? Щёлкнешь — высовывается маленькое жало, напитанное чернилами. Нет, не то. Головка улитки… Щёлкнешь ещё раз — пластмассовая раковина приобретает загадочный вид: есть ли в ней кто-то или нет… Моя ладонь именно такая. Верхняя фаланга указательного пальца показывается из горсти и начинает «танцевать» по поверхности джинсов. Так кажется со стороны. На самом деле, это — ручка и тетрадь, разлинованная ярким фломастером, воображаемым. Пишу «Г». Эту букву нельзя изобразить одним росчерком, руку приходится отрывать. Сначала провожу нижнюю часть, похожую на загнутую ручку зонтика, потом — верхнюю. Для лучшего эффекта всегда представляю то, что пишу. Надо постараться, чтобы закорючки не потеряли друг друга из виду. Вдруг рядом со мной кто-то плюхается. На строчке появляется некрасивая клякса. Молодой женский голос кричит: «Дима!» Поворачиваю голову на своё имя, но продолжения нет. Слышны детские шаги, а через пару минут всё повторяется. Наверное, какой-то малыш, мой тёзка, нашёл для кожаного дивана с ещё не стёршимся рифлёным узором новое применение, прыгая на него, как на батут в парке. Офисная мебель флегматична и плохо поддерживает игру. Задача дивана: максимально оседать под посетителями Регистрационной палаты, баюкая тело и душу.

Я давно привык описывать всё вокруг себя по звукам. Взад-вперёд ходят люди. На невыразительные мужские шаги я почти не обращаю внимания. Походка многих женщин подчёркнуто энергична. На громкий стук каблуков откуда-то из-под напольного покрытия отзывается замурованная основа пола.  Думаю, что весь «зал ожидания» обставлен такими же диванами: не один же он здесь. Посетители ждут своей очереди. Хорошо, что никто не подходит и не спрашивает: «Кто последний?» или «Молодой человек, вы за кем?» Каждому присвоен номер, который однажды загорится на электронном табло. Следующего приглашает заунывный трёхзвучный сигнал. Иногда странное арпеджио повторяется несколько раз. Клочок бумаги с нашим номером «1015» у мамы, убежавшей в парикмахерскую. Брат ушёл на пару по уголовному праву. Если в середине нашего номера поставить плюс, в сумме получится 25 — мой возраст. Если же перемножить четыре цифры, останется ноль — символ вечности, неудач, а лично для меня — слепоты.  А что произошло в 1015 году? По-моему, умер Владимир Святой, крестивший Русь… Сначала я пытался следить за продвижением очереди, но кроме нашей, были другие, начинающиеся на  2, 4 и 5, о чём меня предупредили. Жаль, что призывный сигнал  один для всех.  Бросил это занятие.   

«Улитка» высовывает головку, и я снова начинаю писать. В первом классе, подписывая новую тетрадку, я всегда завидовал друзьям, обладающим короткой фамилией. В моей — восемь букв, в родительном падеже добавляется окончание «а». Сейчас же мне предстоит несколько раз расписаться и полностью написать три слова, сопровождающие меня с рождения. Буква «о» — одна из самых сложных. Она должна быть овальной, а не круглой и обрюзгшей. Должна замыкаться точно в начале. Я приспособился доводить её до указательного пальца левой руки, контролирующего нужное место. Буква «с» напоминает полумесяц или бублик, который наполовину съеден. Главное, не закруглять концы, иначе получится «о».

Неожиданно у людей, сидящих справа, звонит сотовый. Музыкальные отрывки звучат постоянно. Благодаря им можно заглянуть в чужую жизнь: любимые мелодии, разные реакции на звонящих, их имена… Это не любопытство, просто преобразованная наблюдательность. Голос, приглушённый старостью, откликается в трубку. Могли бы подольше не брать. Я представлял, как сидящий рядом извлёк на свет колокольчики и заиграл что-то медленное и грустное… Мелодия прервана, металлические пластины вырваны из рамы и сданы на переплавку.

Переворачиваю страницу и начинаю выводить фамилию заново. Три первые буквы написаны, маленькую прописную «т» важно не растянуть. Провожу короткую палочку, две другие закруглены сверху, крохотный крючок похож на руку, протянутую  следующей букве. Указательный палец продолжает плавно двигаться. Танцовщик делает два поворота на одной ноге, пауза и сразу же ещё три. Потеряв равновесие или оступившись, он рисует хвостик буквы «щ»…  В начале первого учебного года нам нужно было схематически нарисовать кораблик, плывущий по волнам из точно таких крючков. Моё «море» волновалось вверх тормашками.

Я не замечаю приближающихся шагов и не придаю значения тому, что кто-то останавливается передо мной. Это может быть любой человек, просматривающий документы или делающий что-то ещё. Женский довольно приятный голос произносит моё имя. Шариковая ручка превращается в ладонь, интуитивно накрывающую написанное. Маму я узнал бы сразу. Малыш больше не запрыгивал на кожаный «батут», по крайней мере, этот.  

— Дим, привет, — повторяет неизвестная, и я поднимаю голову.

— Вы — мне? — еле слышно задаю вопрос в пустоту. Самому становится противно от неуверенной, чуть ли не умоляющей интонации.

Наверное, она кивает и улыбается. Интересно, что  написано у меня на лице. Она представляется. Оказывается, это Даша, моя одноклассница. Урок чистописания и мысли о прошлом материализуются в реального человека. После нескольких вопросов и ответов она спрашивает:

— Дим, а что ты делаешь? Я сидела и наблюдала за твоей рукой.

—  Учусь писать фамилию, — отвечаю я, чувствуя, как краснею, — а что, это заметно?

— Просто непонятно. Ты здесь один?

— Нет, мама с братом скоро подойдут. Скажи, а какой сейчас номер горит на табло.

— Тысяча восьмой, — говорит Даша и прощается: это число напечатано в её талоне.

Что я могу о ней сказать? Пользуется модной маркой духов. Обладает пружинящей походкой с сильным акцентом на первый шаг, как в хорее. Похожа ли Даша на невысокую девочку с короткими русыми волосами и мелкими чертами лица? Не знаю. Выходит, перед нами ещё шесть человек… Почему-то моё настроение испорчено. На коленях лежат обычные руки безо всякого стержня с чернилами. Вокруг кишат заурядные риэлторы и люди, желающие захватить кусок города, как и мы сами. Я рисую в воображении планету, разгороженную высокими каменными стенами. На ней нет ни одного праздного зелёного клочка. Звонит мой сотовый, наделённый стандартной мелодией. Мама вышла из парикмахерской.

Мне становится ужасно одиноко. Я могу часы напролёт находиться в галактике своей фантазии, забывая о приличествующем поведении. Я не слушаю, как неподалёку девушка что-то втолковывает мужчине о долях на участок земли, не раздражаюсь от противного запаха колбасы или пиццы, появляющегося в не обеденное время, даже не поворачиваю голову на трёхзвучные сигналы.

Надо писать. Я выгоняю, выталкиваю палец, «улитку», «танцовщика», сам не знаю кого. Предпоследняя в фамилии буква «е» и последняя «в» чем-то похожи, с той разницей, что «в» более долговяза и закруглена внизу. Я слышу шаги мамы. В её сумочке лежит деревянный треугольник, оставшийся у брата со школьных лет.  Впервые в жизни он окажется  на казённом бланке, и я начну писать. Буквы будут подпрыгивать, клониться набок, местами сливаться, но они должны удовлетворить девушку за стеклом. Может, у нас под ногами тоже есть такая путеводная линейка…       

        Дмитрий Гостищев,

Ставрополь