ДИСКУССИОННЫЙ КЛУБ

НЕЗРИМОЕ ПРИСУТСТВИЕ

Порой бросается в глаза

В едином слове тьма значений.

И по строкам недоумений

Ползёт умильная слеза…

А откровений сладкий груз

Нельзя хранить под долгим спудом.

Пусть тайный смысл с пытливым людом

Войдёт в незыблемый союз.

Юлиан Семёнов известен, прежде всего, как виртуозный популяризатор патриотической тематики в литературе широкого потребления. Его  увлекательные художественные произведения основаны на сохранившихся документах и дневниковых свидетельствах, высказываниях очевидцев и авторитетных исследованиях, мотивированных допущениях и убедительных гипотезах. Узелки сюжетных линий вплетаются в кружево подлинных исторических событий, благодаря чему появился уникальный цикл со сквозным героем, который, по сути, стал своеобразной эпической  одой «ассу невидимого фронта». Мудрое  и выдержанное мужество этого обаятельного интеллектуала восхищает и поражает. Штандартенфюрер Макс Отто  фон Штирлиц, а на самом деле полковник советской разведки Максим Максимович Исаев,  настоящее имя которого Всеволод Владимирович Владимиров, действует в дюжине романов, охватывающих период с начала двадцатых до конца шестидесятых годов. В данном случае позволю себе ограничиться подробным рассмотрением лишь двух из них: «Альтернатива» даёт представление о ситуации в Европе перед нападением «коричневых орд» на Советский Союз и методах уничтожения немецкими войсками независимой Югославии, а в «Приказано выжить» описаны последние дни нацистской Германии.

Незрячие представители маломобильного населения или хотя бы действующие лица с достаточно серьёзными дефектами зрения в текстах данных книг вообще отсутствуют. Так как среди персонажей преобладают реальные исторические личности, можно уверенно утверждать, что тотальников в постоянном окружении Сталина и Гитлера не было. Там есть лишь несколько мимолётных упоминаний об очках или пенсне у некоторых персонажей да замечание об укрупнённом шрифте оперативных материалов для рейхсфюрера. Значит, можно уверенно говорить лишь о слабовидении некоторых сильных мира сего второй четверти прошлого века. Обычно подобные мелочи даже комментариев не удостаиваются.

Казалось бы, обычная художественная проза с хроникальным уклоном. Почему же она привлекла моё пристальное внимание? Объяснить непрофильный интерес к приключенческой романистике довольно легко, ведь там  регулярно встречаются неприятные для членов ВОС выражения. Достаточно вспомнить, что слова различных частей речи с корнем «слеп» имеют огромное количество значений, в том числе переносных. Они являются  общепризнанными синонимами некоторых понятий с отрицательным  окрасом. Издавна ими принято охарактеризовывать людей недальновидных, бестолковых или слабохарактерных. Почему-то никому не приходит в голову употреблять сочетания: «глухой фанатик» или «умственно отсталое орудие чужой воли». Даже «незрячий» или «близорукий» в данном контексте не смотрятся, а вот традиционное определение инвалида без остатка зрения подходит идеально. За какие преступления на обиженных судьбой горемык взвалили тяготы напраслин? Нам и так хватает повседневных испытаний, а тут ещё обидные сравнения, которые невольно, пусть на подсознательном уровне, всё равно ассоциируются с носителем чёрных очков и белой трости. Имидж граждан с офтальмологическими заболеваниями неизбежно страдает!

Я не случайно сделал акцент на данной проблеме в связи с популярными трудами выдающегося мастера. Приведу достаточно яркие и однотипные примеры из романа «Альтернатива». Накануне Великой Отечественной войны при обсуждении вопроса о целесообразности помощи братьям-славянам великий вождь советского народа проявляет себя  сторонником решительных мер. Он обращается к Молотову: «Только слепец не поймёт такого шага Москвы или глупец!» На протяжении романа регулярно описываются жуткие  духовные и физические страдания балканских коммунистов, попавших в застенки. В одном из эпизодов, когда их пытают хорватские националисты, утверждается: «Сострадание к палачу — естественное, пожалуй, состояние узника, который принял свой крест добровольно, ибо верит в победу своей идеи и считает тех, кто ей противостоит, людьми жалкими, слепыми и несчастными…»

Через упоминание умственной несостоятельности глубоких инвалидов подчёркивается физическое превосходство говорящего и его предполагаемых соратников или оппонентов. В решении элементарных задач у них явное преимущество по сравнению с убогими страстотерпцами. Видимо, сказался веками укоренявшийся в коллективной памяти ущербный стереотип мышления: «Незрячий — значит, тупой!»

В другом драматичном сочинении Юлиана Семёнова — «Приказано выжить» — сконцентрирована пронзительная правда тихого подвига самопожертвования. Наверное, нужно подчеркнуть, что там ещё причудливее применяется универсальность толкований «слепецких выражений». Их смысловое разнообразие, в основном, не связано с потерей возможности получать зрительную информацию.

В двух фрагментах оголтелость рейхсминистра противопоставляется предусмотрительности опытного разведчика. Судите сами: «Пропаганда Гелена слишком осторожна. Смелее называйте вещи своими именами. — Советовал Геббельс. — Русские обязаны подчиняться! Они не умеют мыслить и должны стать слепыми исполнителями наших приказов…» Через несколько страниц молодой генерал от шпионажа заявил своему влиятельному отцу: «Ныне лишь слепцы из партийного аппарата Бормана повторяют завывания доктора Геббельса. Мы — люди армии и должны думать о будущем…»

Даже шеф гестапо Мюллер, готовясь к бегству  в Латинскую Америку, сетует: «Чёрт меня дёрнул связать себя с Борманом. Он же слеп, как и его хозяин! Наш хозяин… Не оттирай себя, ты же был в доли. Нечего теперь… Но ведь Борман действительно слеп, потому что русские никогда не станут с ним говорить. Это — азбука. А вдруг станут?»

Наконец, Штирлиц, убеждая американского агента в нацистской форме помочь ему, уверенно говорит: «Крах наступит в течение ближайших месяцев, может быть, недель. Вы же видите отношение ко мне слепцов, которые не выпускают меня с территории этого замка. Меня подозревают так же, как вас…»

Несомненно, удачные эпитеты усиливают эмоциональный эффект от сказанного, хотя вряд ли классик патриотичного жанра преднамеренно нанёс целую серию чувствительных душевных травм маломобильным людям. Скорее всего, в творческом азарте и в спешке он просто не  заметил, что употреблял  чрезвычайно сомнительные сравнения. Тем самым Юлиан Семёнов продемонстрировал, что ему ничто человеческое не чуждо.

Следует заметить, что в данном романе глагол с интересующей нас основой всё-таки однажды употребляется в прямом значении как определение физического действия, угрожающего фатальной незрячестью. Группенфюрер СС Мюллер,  задумав хитрую операцию против побеждающего противника, напутствует своих костоломов так: «Играйте ярость. Торопите его, можете бить, но так, чтобы он мог двигаться! Берегите его ноги, руки, почки и лёгкие. Лицо я вам отдаю в полное распоряжение. Чем больше вы его искалечите, тем лучше, только берегите глаза. Спаси Бог, если он ослепнет или глаза затекут так, что он будет плохо видеть…» 

Гестаповцы с упоением  допрашивают Штирлица, применяя самые изощрённые методы, но мучителям не удаётся сломить волю разоблачённого советского разведчика и лишить его способности философствовать и создавать логические построения: «Зло рождает добро. Это точно! Я убеждаюсь в этом на себе. Как не поверить? Одно слово  — опыт. Ух, ты, как же болит всё тело. Только лица у меня будто бы нет, словно горячий компресс положили. А почему так трудно открывать глаза? Может, доктор уколол в веки, чтобы я не мог больше видеть их лица? Всё равно я запомнил на всю жизнь! Погоди про всю жизнь — не надо. Он бы не стал мне колоть веки. Они бы просто выжгли мне глаза сигаретами. Нет ничего проще. Им, значит, пока ещё нужны мои глаза…»

Полковник Исаев наконец-то может себе позволить думать по-русски. Максима Максимовича, а точнее Всеволода Владимировича, в горячечном бреду буквально преследуют гениальные строки Александра Сергеевича: «Как это у Пушкина: «Не  дай мне Бог сойти с ума. Уж лучше посох и сума…»

Маститый прозаик, приводя рифмованный словесный портрет калики перехожего и  не называя его впрямую, настойчиво включает в повествование образ христорадника. Что-то не припомню, чтобы в каком-либо произведении дважды цитировалось  одно и то же двустишие отечественного гения, которое сродни строкам опального слепца Рудаки тысячелетней давности: «Те изменились времена, и сам я изменился. Дай посох! С посохом, с сумой должны брести седые!»Видимо, данное сложное построение понадобилось для нагнетания фабульной напряжённости. Лирические утверждения перекликаются с известным изречением: «Незрячесть мыслей хуже утраты зрения…» Им под стать и народная мудрость: «Если Бог захочет наказать за великие прегрешения, то отнимет разум!» Пожалуй, именно безумие и слепота пугали наших предков больше смерти. Вот и мнимый Штирлиц не хочет: «Существовать сломанным психопатом с отсутствующими глазами…»

Обратите внимание на то, что существительное множественного числа, называющее важнейший орган чувств, не имеет дополнительных трактовок. Подобная однозначность относится к тексту в целом. Эта тенденция просматривается и в творчестве Ольги Берггольц. В трёхтомном собрании сочинений блокадницы не затерялось и стихотворение с чрезвычайно традиционным названием «Слепой». В нём есть такая знаменательная строфа: «Но предсказанья ни к чему, и некому сказать, что смерть одна вернёт ему небывшие глаза…» Поэтесса с искренним трепетом и жестокой откровенностью рассказывает о будничном героизме и беспримерной стойкости ленинградцев, о запредельности человеческой воли и боли, которые были накрепко слиты в единое целое. Натурализм обречённости до сих пор наотмашь бьёт по обнажённым нервам восприятия.

В настоящее время интерес к проблемам уважительной словесности не утихает. Смысловое разночтение некоторых терминов и фраз по-прежнему будит воображение. Иногда встречаются занятные изречения. Вот одно из них: «Судьба не слепа, а избирательно незряча!» — Заявляет некий афористичный блоггер Юрий Татаркин.  С этим бессмысленно спорить.

Наверное, активным членам ВОС наиболее близка позиция современного фантаста Романа Злотникова, высказанная им в книге «Царь Фёдор — ещё один шанс»: «Человек должен и имеет право зарабатывать себе на жизнь. Если же он начинает своё пропитание, да и любые иные блага, получать без усилий, он становится  убогим… Недаром те из увечных, парализованных, одноногих, слепых, которые  не хотят считать себя неполноценными, никчёмными, выкинутыми из жизни людьми, яростно пытаются найти себе дело, занятие, то есть работу,  и только лишь за исполнение её согласны получать вознаграждение. И не важно, что это: параспорт, рисование картин с помощью ног или  рта, просто ручная сборка на ощупь слепыми электрической арматуры… Именно то, что они зарабатывают, делает их настоящими людьми…»

Подлинный писатель является неотъемлемой частью народа, на языке которого творит, со всеми вытекающими отсюда последствиями. Действительно, он становится выразителем культурной сущности своих соотечественников. К сожалению, со стороны основной части населения наблюдается дремучее недопонимание чужих  проблем, что  достаточно типично, можно сказать, привычно для социума. Поныне рискованные недоразумения филологического характера нередко провоцируются  литературно-художественными или научно-исследовательскими, журналистскими или ораторскими штурмами. В свою очередь, они сопровождаются  взрывами негодования или презрительного отторжения, которые чреваты опасными конфликтами, порой перетекающими из гуманитарной плоскости в физические столкновения. С толерантностью у нас пока плохо!

Как жаль, что истина опять

Рождает в немощных обиду,

Что ж, не показывая виду,

Её приходится глотать.

Минувших лет забытый сор

И переносные значенья

Роняют мозг в ночные бденья,

Давая творчеству простор.

          Владимир Бухтияров